Жил-был людоед. Был он огромным, страшным и очень глупым, даже читать не умел. Обитал в развалинах древнего замка и почти всё время спал. А почувствовав голод, вскакивал и гигантскими шагами мчался в ближайший городок или деревню. Люди разбегались по домам, но великан срывал крыши, выхватывал свои жертвы из комнат и тут же глотал, иногда даже с одеждой. После этого сытый возвращался в своё логово и засыпал на несколько дней.
Однажды ему не повезло. Людоед-великан разрушил с десяток домов, но никого там не нашёл – при его приближении горожане попрятались в подвалы. Голодный, он уже направился к большой дороге, на которой стояло несколько деревень, но тут заметил яблоневый сад, а в его глубине изящный двухэтажный особнячок.
Великан был так высок, что легко заглянул в окна второго этажа, ему даже пришлось при этом немного нагнуться. В комнате было двое: один, в очках, что-то объяснял, а другой, с топориком за поясом, измерял промежуток стены между камином и дверью. В мгновение ока людоед вышиб раму и схватил обоих, но пообедать на месте не пришлось – откуда-то появились собаки и принялись кусать его за пятки. Он без труда раскидал бы и растоптал их, но при этом мог упустить добычу. И великан, сунув людишек в огромный карман, заторопился к своим развалинам.
Когда людоед вытащил и поставил пленников на свой чудовищный щербатый стол, тот, что в очках, брезгливо отряхнулся и закричал:
– Как вам не стыдно! Что за амикошонство! Вы что, не видите, кто перед вами? Я профессор! Я преподаю в университете философию! Да-да, а ещё риторику и логику! Вы, неуч, хотя бы слышали, что такое логика?
– Нет... – смутился людоед.
– Сразу видно! В ваших деяниях нет никакой логики, а между тем это – наука наук...
И профессор тут же начал объяснять, что изучает логика, потом рассказал, что такое риторика, потом прочитал лекцию об основных философских школах. У людоеда голова кругом пошла, никогда в жизни он не слышал сразу столько незнакомых слов. Он уже не представлял, как можно съесть такого мудрого человека, и всё острее чувствовал своё ничтожество, раз не знает столь элементарных понятий, как дух и материя, субъективность и объективность восприятия, а также закона перехода количество в качество.
Вначале в голодном желудке ещё бурчало, и великан подумывал закусить вторым пленником, ждал только подходящей минуты, когда лектор закончит свою тему. Но профессор не унимался, через три часа людоед уже не вспоминал о еде, его клонило в сон, а вскоре он так и уснул, сидя, привалившись к полуразрушенной стене, с открытым от удивления ртом.
Проснулся он только через сутки. Похищенные им люди не смогли убежать, ведь великан-людоед, как обычно, завалил вход обломком скалы. И тут профессор стал возмущаться – как не стыдно хозяину так долго держать гостей голодными. Вновь опешил людоед: никогда никто не разговаривал с ним подобным тоном. И, не зная, как себя вести, побрёл в ближайший лес, поймал пару кабанов, кинул их пленникам, и спутник профессора зажарил на вертеле обе туши. Наелись все, даже великан, и вкус жареной свинины понравился ему куда больше сырой человечины.

С тех пор так и стали они жить втроём. Людоед не выпускал своих гостей из развалин старой башни, но приносил воду и дичь, а во время набегов на сёла прихватывал в домах ковриги хлеба, муку и сладости. Человек с топориком готовил на всех обеды. Он вообще был очень работящим: из старых балок сделал для себя и профессора кровати и небольшой стол, из камней сложил очаг, накопав в углу глины, вылепил плошки и горшки. Людоеду нравилось смотреть, как всякий мусор в ловких руках превращается в полезные вещи. И это удивляло его даже больше, чем речи профессора, ведь дикий громила никогда не задумывался, откуда берутся такие предметы, ему казалось, что посуду и мебель люди находят на морском берегу, в лесах и в горах, как он сам находил там диковинные ракушки и камушки.
– Ловко ты всё это делаешь, – вздохнул людоед.
– Я же плотник, – ответил человек с топориком. – Отец у меня – гончар, брат – каменщик, а дядя – королевский повар. Вот я всему и научился.
– Плотник… повар… гончар… каменщик… А что это такое?
– Гончарами называют людей, которые делают глиняную посуду. Повара готовят из мяса, муки и овощей вкусную еду – ты же любишь жареную дичь и яблочные пироги? А мы с братом строим дома.
– Зачем?
– Потому что в новых домах жить приятнее, чем в пещерах или развалинах. Я, мой брат и наши друзья могли бы построить и тебе высокий удобный дом, если бы ты отпустил меня на волю.
С тех пор людоед всё больше времени проводил с плотником и всё меньше с профессором. Особенно нравилось великану рассматривать рисунки его будущего дома. Плотник не только изображал фасад и интерьер, но и гостей, которые сидели в комнатах на мягких диванах, а в большом, похожем на трон, кресле возвышался сам хозяин. И такие светильники, такие гобелены, такие роскошные дамы вокруг… После этого полуразрушенная башня казалась людоеду особенно убогой.
Плотник обещал, что созовёт людей, и они начнут строительство сразу, как только людоед выпустит своих пленников. Камня должно было хватить в руинах замка, дерева было достаточно в соседних лесах, а черепицу собственноручно изготовил бы отец плотника, причём из самой лучшей глины.
– А с профессором вдвоём ты это сделать не сможешь?
Плотник отрицательно помотал головой. Да людоед к тому времени уже и сам понимал, что бывший гроза студентов может работать только языком.
Говорил профессор непрестанно. Знания его были обширны, и великан-людоед только удивлялся, как они помещаются в такой маленькой голове. «Моя куда больше, – думал он, – и я должен вложить в неё всё, что знает это человек. А потом я поймаю другого профессора и выпытаю, что будет в его голове, а потом доберусь до ректора… И, в конце концов, стану самым умным во всей Европе…»
Людоед к тому времени уже знал, что такое Европа, и про Азию тоже знал, и про Африку. С трудом, но разобрался, как устроен небесный свод, хотя в новомодную теорию Коперника не поверил, сказал, что такое сочинить мог только горький пьяница: это сколько же нужно принять на грудь, чтобы показалось, будто ты летаешь вокруг солнца? Даже слепой знает, что оно само ползает по небу.
Выучил людоед многие латинские выражения, запомнил рецепты снадобий от разных хворей. Но однажды разболелся у него зуб – сожрал накануне купца-араба, а у того в поясе оказались крупные алмазы, пока перекусывал пополам этого неверного, камни как раз на зуб и попали.
– Профессор, помоги скорее, – попросил людоед, – что у тебя там на этот случай?
Учёный муж тут же начал рассказывать, какие травы и минералы следует достать и как их приготовить.
– Не говори ты сейчас ничего, всё равно от боли плохо тебя понимаю. Сделай всё сам, а я уж тебя награжу: раньше товарища домой вернёшься.
Но мэтр будто и не слышал этих слов и продолжал перечислять лекарства. И понял великан, что зубная боль для профессора – понятие теоретическое, а для него самого – практическое (разницу между теорией и практикой он тоже к тому времени уже усвоил хорошо). И вывел тогда людоед новый философский закон: практику теорией не вылечить. И повернулся он к плотнику, а тот уже стоял с клещами наготове. И полетел больной зуб в самый дальний угол, а великан заревел так, что над ближайшим лесом поднялась стая воронья. Но профессор всего этого даже не заметил, рассуждая о болезнях, как о божественном способе наказанья за грехи…

Удалив зуб, людоед решил закончить своё обучение и заняться домом. А профессора можно будет потом и другого отловить… хотя зачем же, лучше просто в гости пригласить, коль будет куда. Великан отнёс наутро учёного мужа к его особняку и попросил передать, чтобы родственники плотника сами пришли к руине на переговоры о строительстве.
К полудню вся эта родня собралась у старой башни. Плотник что-то объяснил им, и через два дня целая толпа мастеров, подмастерьев и других горожан приступила к работе. Людоед восторгался, как быстро рос его дом. Несмотря на выученные латинские слова и философские термины, этот верзила был ещё слишком наивен. Он не задумывался, для чего люди трудятся в поте лица, обтёсывают каменные глыбы, возводят леса, обжигают кирпичи. Зачем им это? Ведь у людоеда не было денег, а плотника он уже отпустил, и тот вместе со всеми валил дубы для гигантской двери. Но великан не спрашивал, для чего её делают столь тяжёлой, с такими мощными железными накладками. Не интересовался он, и почему так толсты стены, так высоко от земли расположены окна и такие крепкие двойные решётки на них устанавливают.
Людоед спрашивал лишь об одном: когда и кто сделает кресло-трон, на котором он будет принимать гостей. Плотник успокоил, что сам этим займётся, как только они закончат с домом. Но чтобы великан больше не приставал с расспросами, снова вызвали профессора, и тот целыми днями объяснял людоеду, почему человеку необходимо усмирять гордыню и укрощать плотские желания. Под эти речи его ученик быстро засыпал и никому не мешал.
И вот настал день, когда строители пригласили хозяина осмотреть его жилище. Он вошёл в пустую залу, улыбаясь, двинулся вдоль стен, встал на цыпочки, чтобы выглянуть в окно, но оно было слишком высоко. Вот когда бы пригодилось кресло!
– А мой трон где поставим? – начал было людоед, но в это время услышал громкое щёлканье.
Он оглянулся – дверь была закрыта. Толкнул её, сильней, сильней – она не поддавалась. Вспомнил про огромные дубовые засовы, чугунные щеколды и трёхпудовый навесной замок, который кузнецы вчера еле дотащили из кузни. А он-то, дурак, радовался, какая хорошая будет защита от воров…
Долго метался великан, сотрясая дверь пинками, колотил головой о стены, раскровенил кулаки о кованые решётки окон. Всё тщетно: его тюрьма была выстроена на совесть – все народы почему-то особенно старательно делают тюрьмы, виселицы и гробы. Наконец, гигант смирился, сел на голый каменный пол, уткнул лицо в колени и забылся.
Он просидел так несколько дней, гордо отказываясь от еды и питья. Но со временем присмирел, стал прикладываться к бочонкам с вином, которые спускали великану через отверстие в потолке. Потом принялся и за еду, дичь, приготовленная дядей плотника – королевским поваром, так вкусно пахла…
Но вскоре начались новые неприятности. Строители возвели снаружи под самыми окнами длинный балкон и соединили его с нижней галереей каменными ступенями. Однажды людоед заметил, что его разглядывают десятки глаз, он прорычал какое-то латинское ругательство и запустил в непрошенных гостей оленьими костями, но не попал – решётки были слишком частыми.
Зрителей день ото дня становилось всё больше. Великан бесился, кричал, плевался, плескал в них вином, но это только подогревало любопытство. Посмотреть на диковинку теперь съезжались со всей страны и даже из соседних княжеств. Гости отвратительно себя вели, особенно дети, показывали пальцами, хохотали, строили рожи. «Что за амикошонство!», – восклицал великан, но услышав такие слова в устах заросшего грязного дикаря, люди смеялись ещё громче.
У людоеда были только две отрады: визиты профессора, который изредка вспоминал своего странного ученика и зачитывал ему через окно главы из своих только что написанных трактатов (зрителей в это время на балкон не пускали), и лунные вечера, ведь луна была после профессора единственным приятным лицом, которое заглядывало в это гигантское узилище. И вообще заключенный любил, когда заходило солнце: посетители отправлялись на постоялый двор и в трактиры, шум стихал, и, если прислушаться, можно было различить вдали соловьиные трели.
Но как-то раз человек на балконе долго не уходил, и великан спросил, неужели тот что-то ещё видит во тьме?
– Я вижу не тебя, я вижу, как тебе плохо, – произнёс тихий женский голос, и людоеду показалось, что в нём зазвенели слёзы.
– Ты плачешь? Из-за меня? – удивился великан. – Но ведь я же отвратительное чудовище.
– Тебе плохо, – повторила девушка. – Могу ли я тебе хоть чем-то помочь?
– Можешь, – улыбнулся он впервые за долгие месяцы тюрьмы. – Обещай, что придёшь ко мне ещё раз. Я стану мечтать об этом, и мне будет хорошо.
И она приходила ещё и ещё, всегда в сумерках. Аманда рассказывала о своей монастырской школе и любимых книгах, а великан о том, как любил по ночам купаться в море, когда вода становится чёрной и густой, как смола. Про набеги на города он больше не вспоминал, они казались далёкими, словно из другой жизни.
Начались звездопады. Девушка и великан смотрели на эти яркие небесные прочерки, стараясь загадать желание. И понимали, что оно у них одно: чтобы гигант оказался на свободе. Но никакие звёзды не могли в этом помочь.
– Смотри, какая крупная упала! Прямо у тебя за спиной! – воскликнул великан.
– Где?
– Да вон же! – и он высунул через решётку свой мизинец.
Вообще-то его пальцы сквозь узоры решёток не проходили, но в этот раз как-то случайно получилось. Девушка погладила подушечку, прижалась к ней щекой, а прощаясь, что-то сунула под ноготь. Только на рассвете великан сумел понять, что это за предмет – конфетка в яркой обертке. Она почти сразу растаяла на огромном языке, но узник ощущал её вкус до самого вечера.
А потом под его ногтем стали оказываться записки, стихи, и даже миниатюрный портрет Аманды, который почти невозможно было разглядеть. Но вскоре начались дожди, и девушка исчезла.
Великан терпеливо ждал, когда закончится непогода, но осень становилась всё холоднее. Ливни и ветер смыли и выдули с балкона всех любопытствующих. Профессор тоже больше не приходил – тюремщик как-то сказал, что мэтр уехал в свой университет, где уже начались занятия.
Вытребовали в столицу и королевского повара. Людоеда теперь кормили одними кашами, да и то хозяйка постоялого двора, где их варили, всё время жаловалась, что слишком много уходит крупы. Ведь посетителей у неё почти не стало, и расходы на содержание пленника намного превышали доход.
Великан же ни на что не жаловался, он лежал в углу и мечтал о весне. Это помогло ему выжить. Узник ослаб, похудел и в то же время обрюзг, в бороде вылезла густая седина. Но с первой песней жаворонка он расправил плечи и подошёл к окну. Он ждал.
Но напрасно. Профессор и повар так и не приехали. Не появилась и девушка. Только любопытные на балконе вновь улюлюкали и показывали на него пальцами.
Великан увидел Аманду только через год, хотя слово «увидел» не очень точное – чёрная фигурка и лицо под вуалью почти сливались с ночной мглой. Она рассказала, что за это время успела выйти замуж, родить ребёнка и уже овдоветь. Теперь родственники мужа везли её в старинное поместье, где ей надлежало провести в трауре много лет, вырастить сына и сделать из мальчика настоящего барона, каким был его отец. Аманда заехала проститься навсегда.
Великан вновь высунул мизинец, и молодая женщина припала к нему губами. Она просила простить, что ничем так и не смогла помочь узнику, хотя обращалась к известным вельможам. Она говорила… впрочем, что нам за дело до их разговоров, подслушивать такое, между прочим, дурной тон.
На другой день зрители были недовольны, что не видят лица великана – он лежал, повернувшись спиной к окнам. Не поднялся даже, когда крикнули, что приехал профессор и хочет с ним повидаться. К вечеру тюремщики сбросили в потолочное отверстие на ногу заключённого небольшой камень, но тот не пошевелился. Тогда спустили на верёвке плотника, и он убедился, что бывший людоед мёртв.
– Как был он дикарём и неучем, так и остался, – покачал головой профессор, осмотрев тело своего ученика. – Учил ведь его хорошим манерам, а он даже умер, держа мизинец во рту. Как маленький, ей-богу!
– Ну, не совсем во рту, скорее у губ, – возразил плотник.
– Какая разница, – махнул рукой профессор и заспешил к двери, чтобы срочно записать свои мысли о тщетности воспитания людей низкого происхождения.
А плотник с родственниками ещё долго возились, разжимая пальцы на другой руке покойника, думали, что там могут быть деньги. Когда же при помощи инструментов это удалось, людей ждало разочарование: в ладони был зажат только маленький медальон с женским лицом. И хоть бы какая красавица – так, ничего особенного.
Вот и вся сказка про людоеда. И не надо сообщать автору, что он создал оригинальные символы: людоед – диктатура, которую парализуют своими речами либералы-профессора, а тем временем рабочий класс готовит для неё могилу или узилище. Этого здесь нет. Просто сказка и больше ничего.