А. Веселовский. Иммунитет
Тамбов, 2007. – 72 с.
ИММУНИТЕТ
В волны Леты кануло лето,
И свалились бронхиты, ангины…
У меня нет иммунитета,
Без него я, наверное, сгину.
Ни одной примитивной заразы
Пропустить не сумел я ни разу,
Да при этом, – судьба моя, видно, –
Нет иммунной защиты к обидам.
От насмешек на сердце раны,
Там они как занозы застрянут.
От капризов девчонок немею,
Но других обижать не умею.
Не могу при рассказах о войнах
Я дремать, ухмыляясь тупо,
Не могу я, как все, спокойно
В телевизоре видеть трупы.
А ребята и девочки тоже
Меня дразнят «Мальчик без кожи».
Как же с болью мне жить постоянно,
Коль я весь, как открытая рана?
Ни на что не давая ответ,
За окном разрыдалась стихия.
Если был бы иммунитет,
Не писал бы сейчас стихи я.
Осень 1997 год
ДВОРНИКИ
До весны просидел я затворником
И теперь, убежав от мамы,
Я смотрю, как решительно дворники
Добивают зиму ломами.
К нам доносит ветер порывами
Запах снега, дымка и ментола,
И, как мартовский лось, призывно,
Из машины ревет магнитола.
Я стою, словно жду когото,
И немножечко мне завидно:
Как прекрасна эта работа –
Убирать из города зиму.
Март 1997 года
СКЕЛЕТ
Освещённая розовым светом
На заре уходящего дня
Вот опять ты сидишь за мольбертом,
И опять далеко от меня.
И уже представляю я зримо,
Как бы в красках твой сделал портрет,
Но заданием неотвратимым
Перед нами маячит скелет.
Размечаю я кости и ною,
И никак не могу я понять:
Раз сейчас так прекрасно живое,
Почему надо смерть рисовать?
1997 год
НА КОРТОЧКАХ
Опять стоите полукругом
И курите в сырую тьму.
Зачем вы ходите друг к другу,
Чтобы торчать так?
Не пойму…
Зачем смеётесь вы надсадно,
Прохожим шутки отпуская,
Зачем вы ходите нескладно,
Расхлябано?
Не понимаю…
Сейчас по телеку «Коломбо»,
На книжках марсианок рожи,
Но фильмы вам уже обломны
И книги вам обломны тоже.
Всё по фигу.
Но взгляды ваши
Нетнет косят туда, где странно
Сидят на корточках папаши
И делят водку по стаканам.
Они когдато мир увидели,
Как вы, бесцветным,
в клубах пыли,
Потом тюрьма и вытрезвители
Их к этой позе приучили.
Но подойдет и ваша очередь,
И через месяц, день иль час
Вы тоже сядете на корточки
И разольете в первый раз.
Закон есть в человечьей стае
Неотвратимый, словно смерть:
Кто свысока на мир взирает,
Тот будет с корточек смотреть.
Декабрь 1997 г.
ПУШКИНСКИЙ ГОД
В Москве – асфальтовой Сахаре
Я это лето проводил
И часто на Тверском бульваре
С поэтом бронзовым шутил.
Твердил, мол, выдумка поэта,
Что «наше северное лето –
Карикатура южных зим».
Зимой плюс 37 в тени
В каких широтах, объясни?
Я будто грезил наяву:
Поэт склонял свою главу
И в мареве чутьчуть качался –
Со мною, видно, соглашался.
И я сползал опять в метро,
В его прохладное нутро,
И до Калужской до заставы
Колёса повторяли в такт,
Что чейто дядя не дурак,
Коль уважать себя заставил.
Когда на роликах скакал
По всяким выбоинам, ямам,
Я тоже чтото повторял
Его четырёхстопным ямбом,
Своим четырёхстопным ямбом…
Я это лето не забуду:
Сиянье разноцветных ламп,
Жара, четырёхстопный ямб
И профиль Пушкина повсюду.
Июль 1999 года.
ЗНАКОМОЙ
Ты такая, как все, равнодушная,
Никогда ты меня не поймешь.
Не поймёшь, почему я слушаю,
Как по лужам шатается дождь.
Почему так стараюсь запомнить
Я пейзаж на морозном стекле,
Словно в этом узоре оконном
Для меня есть особый секрет.
Почему я вдыхаю всей грудью
Запах леса, бензина и пыли…
Не поймут меня взрослые люди,
Хоть, наверно, такими же были.
Январь 1997 года
МУЗА
Вот опять порошки и кровать,
И маячит угроза больницы…
Ну а чтобы стихи написать,
Мне в когонибудь нужно влюбиться.
Я глаза закрываю, и мне
Снова видишься ты в полусне,
Муза в юбке короткой торчком
И с распухшим от книг рюкзачком.
И сливаются в строчки слова,
Как вокруг зеленеет трава,
Мы с тобою идем по мосту…
И бутонами рифмы растут.
Снег нападает, снова растает,
Нас по свету судьба разбросает,
Я уеду в далёкие страны
И стихи сочинять перестану.
У тебя же пойдут малыши,
Крепко свяжут семейные узы,
Только помни
в глубинах души,
Что была ты
и можешь быть Музой.
Январь 1998 года
РОМАШКИ
Бесстыжий взгляд ромашек у дороги
Мне обещал всю правду рассказать,
И я смотрел в их желтые глаза,
Ресницы белые ронял под ноги,
И бормотал, мол, плюнет, поцелует…
И каждая ромашка мне врала.
Ощипывая пленницу другую,
Со мною рядом девочка брела.
За летний день сгоревшие, уставшие
(На разговоры не хватило силы),
Мы шли и новые ромашки спрашивали,
Но ни о чем друг друга не спросили.
1997 год
ВЕНЕРА
Девочки, как Света и как Лера,
Жили в Греции во время оно
И похоже были на Венеру,
Как я сам сейчас на Аполлона.
Руки, ноги длинные торчали,
Из хитонов быстро вырастали,
Проводили время на причале,
И не думали о пьедестале.
Но промчалось быстро детство звонкое,
И у Алесандра иль Лисиппа
Взобралась на подиум девчонка,
Словно вправду снизошла с Олимпа.
Белоснежный мрамор словно ожил –
Скульптору и слава, и успех…
И без рук, и в новой эре сможет
Быть она опять прекрасней всех.
В Лувре, в самом знаменитом зале,
Чуть с насмешкой глядя на людей,
Вновь она стоит на пьедестале,
Не стесняясь наготы своей.
…Мы растем недружными и нервными,
Часто ждем от жизни тумака.
Может быть, мы учимся с Венерами,
Только вот не видим их пока.
1997 год
ЛОРЕЛЯЯ
С именем твоим я вспоминаю
Имя златовласой Лореляи,
Что на Рейне несколько веков
Соблазняла юных рыбаков.
Золотые волосы заметив,
Забывали обо всем на свете
Юноши и лодки направляли
К той скале, где пела Лореляя.
А ведь знал на Рейне весь народ:
Под скалой под той водоворот…
Позабыв о страшной глубине,
Находили смерть они на дне.
Именем ты с Лореляей схожа,
Те же волосы и та же кожа.
…По воде опять идут круги…
Боже, не поддаться помоги!
1997 год
* * *
Едут здания и лица.
Что ж, прощай Тамбов!
Скоро город превратится
В кучку огоньков.
Утихает понемногу
Отъездной мандраж,
Залезаю я на полку,
На второй этаж.
Вот уже и трем вокзалам
Поезд прокричал.
Помню всё, что ты сказала,
И как я молчал…
1997 год
ТЕТРАДЬ ПО БИОЛОГИИ
Передо мною тетрадь твоя, Лера,
Переписывать надо.
И рисую я схему хлореллы
И хламидомонады.
Только вместо деленья бесполого,
Гамет и зигот
Вновь я вижу глаза бедовые
И смеющийся рот.
Осень 1996 года
$ЕТ И $ОТ
«Меня ты любишь или нет?»
Что я могу сказать в ответ?
Что мне всего двенадцать лет
И я почти не видел свет?
Что я устал, как старый дед,
За этот за учебный год?
А девочка стоит и ждёт,
Когда скажу я «да» иль «нет»…
Я улыбнусь, махну: «Привет!
Пора домой, полно забот».
И я уйду за поворот.
А девочка стоит и ждёт…
1996 год
МОЛОЧНЫЙ ЗУБ
Мне приснилось во сне,
будто выпал один из зубов,
Потеряю я друга теперь,
по народным приметам.
Я давно бы забыл
этот самый нелепый из снов,
Но тебя потерял
и сжимаюсь при мысли об этом.
Вот лежит на ладони
один из молочных зубов,
Скоро вырастет новый –
его я уже ощущаю.
Это выпала первая,
очень больная любовь…
Будет в жизни ещё,
но она уже будет другая.
1997 год
ПАСТОРАЛЬ
Там, где Тамбов переходит в село,
Деревце тоненькое росло.
Я к нему велосипед прислонил,
Ехать не было сил.
Ты у калитки стояла с другим –
Перед глазами поплыли круги,
И доносились обрывки вранья –
Всё про меня…
В горле комок – ни глотнуть, ни вздохнуть,
Как тут продолжишь путь?
Только берёзка, жалея меня,
Сбросила листья – горстку огня.
Вроде стоял я уже не один,
В горле комок проходил.
И целовал я берёзкину грудь,
Раз уж тебя не вернуть…
Сентябрь 2000 года
SPITZSOMMER
Под грушей столик и кровать,
Клубники перезрелой блюдце,
И если долго постоять,
Следы в асфальте остаются.
На кривоногом старом стуле
Спит кот, на солнце разогретый…
Какое счастье жить в июле!
Шпитцзоммер – иль вершина лета.
Июль 1997 года
* * *
В августе солнце ярится, как львица,
Душный полуденный зной.
В теплой воде отражаются лица
Наши с тобой.
* * *
Июнь. У неба цвет густойгустой.
Ультрамарин. И дымка серебрянкой.
И кажется, что там, среди кустов,
Беседует Спаситель с самарянкой.
ЛЕТНИЙ ДОЖДЬ
В горле горечи ком – сплюну,
Не хочу брать греха в душу.
В недостроенной кухоньке сплю я
На продавленной раскладушке.
Старый клён мне ветвями машет,
Тёплый дождь за окном хлещет.
Что поссорились мы – не страшно,
Летом всё переносится легче.
2000 год
* * *
Я проснулся утром рано,
Еле тлел рассвет.
Не течёт вода из крана
И отключен свет.
Я залез под одеяло –
Скучно пробужденье.
Буду сон смотреть с начала,
С самого рожденья.
1997 год
НА ПЛЯЖЕ
Девушки бросали в нас песком
И в воде хватали нас за ласты,
Я перед знакомым пареньком
Смачно о своих победах хвастал.
Марево над пляжем колыхалось,
Всё казалось зыбким и неверным.
Ни на что мы больше не решались –
В комплексах запутались, наверно…
Август 2000 года
МЕТРО В КОНЦЕ ИЮЛЯ
...А люди качались колёсам в такт,
Пот вытирали со лбов...
В душной Москве уставал я так,
Что сердце сжималось,
словно в тисках,
И слово одно стучало в висках:
«Тамбов. Я хочу в Тамбов».
Там окуни плещутся в ласковой речке,
Мостами на воду ложатся тени,
Там бабочки будут садиться на плечи,
Если цветную майку наденешь.
Там важно выходят к тебе из кустов
Утки с выводками утят...
Не только Насыров хочет в Тамбов,
Другие тоже хотят.
Но метровагоны туда не идут,
В плацкартный билетов нету,
И мне ещё долго слоняться тут
И помнить друзей, что в Тамбове ждут...
Пломбиром растаяло лето...
2000 год
ПУСТОЙ ПЛЯЖ
Тот пляж и вроде бы не тот,
Махну ему с моста.
Уже нас ждёт
учебный год,
Как поданный состав.
И вместо замков из песка
И спиннинга с добычей
Нас ждёт линялая доска
С задачкой необычной.
Прощай, поездок суета
И встречи у ограды!
Ждёт теорема Виета
И числа Авогадро.
И ждёт английский нас язык,
«Good buy!», – мы лету скажем.
…Лишь вертолётик стрекозы
Кружит над детским пляжем.
2000 год
* * *
Меня тепличным назвала ты,
А я подумал и примолк:
Хоть на штанах моих заплаты,
Но я – изысканный цветок.
Друг друга мы не понимаем,
Ведь среди взрослых и детей
Ты – как ромашка полевая,
А я – из рода орхидей.
1997 год
НЕЗНАКОМКА – 2
Лает пёс мой всю ночь напролёт.
С детства так мы его воспитали:
Если ктото к дверям подойдёт,
Он хозяевам сразу сигналит.
Только пусто сейчас у дверей,
А в кустах возле спальни моей
Чуть белеет короткое платье.
Кто стоит там,
хотел бы узнать я…
Июль 2000 года
НЕЗНАКОМКА
Вот опять ты одна,
И опять ты грустна,
Медлишь, грязную обувь снимая.
Я назло бы судьбе
Подошел бы к тебе,
Но я имени даже не знаю.
Мы в двух школах встречаемся
часто с тобой,
Чуть заметно кивнём на бегу,
И шумящей толпой
Нас уносит домой
Так, что слова сказать не могу.
Я застрял в своих комплексах,
словно в трясине,
И не знаю, как справиться мне…
Видно только во сне
Я с тобой буду смел –
Подойду и узнаю имя.
Октябрь 1997 года
ЛЕРЕ
Лера, это совсем не просто –
Стихи сочинять в ночи.
Будь другой я силы и роста,
Я бы лучше грузил кирпичи.
Но раз бицепсов Бог мне не дал,
Буду краски и рифмы мучить,
И, надеюсь, поможет мне небо
Делать это всё лучше и лучше.
1996 год
КАТЕ
Катя, скоро ты станешь дама,
Да такая, что ахнут люди,
Будешь выше и шире, чем мама,
И сильнее, чем папа, будешь.
Будет голос надменным и грозным,
Горы краски на этом личике.
И стараюсь, пока не поздно,
Я запомнить твои косички.
1996 год
СВЕТЕ
Знаю, Света, что ты не ребёнок.
Неужели не видят люди,
Что вот этот гадкий утёнок
Очень скоро лебедем будет?
И когда белоснежною птицей
Улетишь из родного Тамбова,
Напиши мне изза границы,
Может, там мы увидимся снова.
1996 год
НАСТЕ
Пахнет солнцем твоё имя, Настя,
Пахнет яблоком, и персиком, и сливой,
И оно рифмуется со счастьем,
Значит, будешь в жизни ты счастливой.
Только не простоё имя Настя,
И хочу сказать тебе, как другу,
Раз оно рифмуется с ненастьем,
Ты узнаешь и дожди, и вьюгу.
Будут в жизни счастье и ненастье,
Будут неудачи и успех,
И любовь, и дружба будут, Настя,
Как у всех.
1999 год
* * *
Мой интерес к тебе угас –
Меня ты слушаешь вполуха,
Да и в названии «Парнас»
Тебе всё слышится «порнуха».
* * *
Женщины не слабый пол, а сильный.
И понял, поразмыслив, окончательно я:
Они есть – основная половина,
А мы лишь – половина вспомогательная.
* * *
Спорить с вами, девчонки, бессилен я.
Вы – деревья, а я – осока.
Просто Света слишком красивая,
Просто Саша слишком высокая.
ЗОЛОТЫЕ ОБЪЯТЬЯ ОСЕНИ
Не идут у меня дела,
Пропускаю школу опять я –
Это осень меня приняла
В золотые свои объятья.
Ухожу я в заречный парк
Иль брожу по знакомым скверам,
Не могу надышаться никак
Терпким, с лёгкой перчинкой,
ветром.
Шевелится листва у берёз
И фасад обветшалый лижет.
И соседки вздёрнутый нос
Я сейчас поиному вижу.
Но схватить не могу на холсте
Эти кроны и эти лица:
Час – и краски уже не те,
Два – и солнце за дом садится.
Я иду возбуждённый и злой,
И счастливый, и недовольный,
Но на лавочках и у пивной
Старики, как всегда, спокойны.
Пьют мужчины, цены кляня,
И девчонки болтают о платьях…
Одного, видно, только меня
Держит осень в своих объятьях.
Сентябрь 2000 года
ОСЕННЯЯ ИСПОВЕДАЛЬНЯ
Листва облетала, шуршала, ругала
Меня за мою нетерпимость к другим.
Я камушки в воду швырял, как попало,
От них расходились тугие круги.
Так каждый поступок,
с чуть слышимым плеском
Пропал, но круги ещё долго видны.
В пруду головами качают всем лесом
Берёзы и клёны. И чувство вины
От их осужденья становится светлым,
Как в исповедь Богом отпущенный грех.
Грешили мы много весною и летом,
А осень теперь исповедует всех.
Октябрь 2000 года.
ГОРОД В ОСЕНИ
И лимонные листья берёз,
И осиновые – цвета крови –
Задают мне один вопрос:
Что, москвич, ты нашёл в Тамбове?
Как ответить на это гордо мне,
Если вы меня тоже спросите?
Потому что в Москве осень в городе,
А в Тамбове у нас – город в осени.
Октябрь 2000 года
* * *
Старый пруд стал прозрачен и илист –
И под воду осень приходит.
Зимородки в траве появились –
Говорят, к холодной погоде.
А среди покрасневших осин
Дятел тянет морзянки нить,
Словно просит, как я просил,
Бога лето немного продлить
Октябрь 2000 года.
* * *
Я теперь вижу резче,
Что случилось меж нами.
Пусть всё осень захлещет
Проливными дождями,
Занесет пусть порошею,
Снегом сердце остудит,
Даже очень хорошее
Вспоминаться не будет.
Порастет всё уныло
То ль быльем, то ли небылью…
А что собственно было?
Ничегото и не было…
Октябрь 2000 года
* * *
От осеннего дня устав,
Я не знаю, прав иль не прав.
А права ты иль не права,
Знает лес и лесная трава.
Сентябрь 2000 года
1$Е СЕНТЯБРЯ
Хмель, которым увит плетень,
Пожелтел, словно лето отбросили.
Этот тёплый солнечный день
Означает начало осени.
И синицы осенний зов
У подъезда школьного здания
Означает подход холодов
И всеобщего увядания.
Лестниц тридцать одна ступень,
Снова школьные куртки и платья –
Этот теплый солнечный день
Означает начало занятий.
Мне теперь не подняться с колен,
Моё «я» на чердак отправили…
Этот теплый солнечный день
Означает начало бесправия…
12 сентября 2000 года
ВЕЧЕРНИЕ КОСТРЫ
Георгины лежат вверх корнями,
А две кучи листвы у берёз
Прижимают лопаты с граблями,
Чтобы ветер листки не разнёс.
Черенки их сложились крестами
Инквизиторскими – на костёр!
И закат, как судья, над листами
Пурпур мантии распростёр.
Это лето на листьях кленовых
Записало своё бытиё,
Лету дали свободу слова,
А теперь сжигают её.
Каждый день – дым и кучка пепла
В поседевшей наутро траве.
А синица опять запела
О вечернем аутодафе.
Каждый день мы сгребаем их грудами –
Листья, ветки и травы разные,
Каждый день мы сжигаем их грубо
И не видим признаков казни.
Пёс мой, Клинтон, мосол свой ест,
Прямо в ноги мне тычет его.
Слишком рано
поставлен крест
На лете двухтысячного.
Октябрь 2000 года
ПОПРОСИТЬ ПРОЩЕНЬЯ
Мой приятель часто похваляется,
Что с рожденья никогда не извиняется.
Ну а мне при этом вспоминается
Чукча, что вовек не умывается.
Извиниться, попросить прощенья –
То же, что с души очистить грязь,
И поступков собственных стыдясь,
Испытать блаженство очищенья.
Обижаться может и свинья,
Тигры месть готовят целый век,
Но всем сердцем осудить себя –
Это может только человек.
Друг меня ударил, но жалею
Я его – он в злобной скорлупе
Свой костер обид сложить успел,
И обломки дружбы жарко тлеют.
Как с такой звериной жаждой мщенья
Жить ему придется средь людей?
Подойду и попрошу прощения,
Хоть не вижу я вины своей.
Мы пойдем из школы, как обычно,
Я прочту в дороге этот стих.
Я христианин, а не язычник,
Мне не стыдно быть
добрей других.
1996 год
ДРЕВО ШКОЛЫ
Тополя скоро будут голы,
Ветер гонит по лужам листки,
И, как листья, от деревашколы
Разлетаются ученики.
Разноцветные куртки и платья
Промелькнут и исчезнут снова.
Вот летит красный листик Кати,
Вот коричневый – Рыбакова.
Утром небо опять нахмурится,
Но, природе листа вопреки,
По соседним слетаются улицам
К древу школы ученики.
И опять, зевая и куксясь,
Я иду, как всегда, одинок.
В синей шапке и синей куртке
Очень синий, озябший листок.
Этот путь вновь и вновь повторится,
Но однажды, слетев навсегда,
Мы, как листья или как птицы,
Поутру не вернемся сюда.
Будут в жизни столицы и села,
Иноземные города,
Но родное деревошколу
Не забудут листки никогда.
1997 год
СТРИЖОНОК
Покраснела рябина до срока,
Значит, ранняя будет зима.
И стрижи плачут в небе высоком,
Покидая родные дома.
А стрижонок, родившийся в мае
Над окошком школы моей
Так не хочет лететь –
он не знает
Про красоты южных морей
И про страны,
где вечное лето,
Где цветы
и тропический лес,
И не верит стрижонок, что гдето
Ему будет лучше, чем здесь
Но когда бузина развернётся,
Сонтравой засинеет дол,
Наш стрижонок
из странствий вернётся
И над школой построит гнездо.
Он увидит, как мы соберёмся
На широком школьном дворе
И в последний раз улыбнёмся
Подрастающей детворе.
Как нам тоже лететь неохота!
Только спорить с судьбою нельзя…
Я пытаюсь увидеть сквозь годы,
Что же будет с нами, друзья?
Верю, школа всех соберёт,
Станем матери и отцы,
Здесь, за партами, наши птенцы,
И стрижей молодых полёт…
2000 год
ВЪЕЗЖАЕМ В ЗИМУ
Снег идёт.
Чтото в гости к нам поздно он,
Но за час уже всё замело.
Бесконечным товарным поездом
Нынче в зиму въезжает село.
Будут станции и перегоны,
Дни в дремоте, а ночи без сна,
Но когданибудь в нашем вагоне
Мы прибудем к вокзалу «Весна».
2000 год
ЧЁРНОЕ УТРО
Чёрное утро, мороз, фонари,
Еле иду в пелене недосыпа.
Третью неделю встаю до зари,
Словно песок мне под веки насыпан.
Сотни заданий – болит голова,
Глупых программ непосильное бремя.
Что же за умник придумал слова:
Детство, мол, самое лучшее время?
Декабрь 2000 г.
С ТОБОЙ И БЕЗ ТЕБЯ
Снежные, мягкие ветки кустов,
Город, как сказочный лес,
И по нему побродить я готов
Вместе с тобой. Или без.
Чтобы увидеть его красоту,
Я бы на крышу залез,
Или стоял бы сейчас на мосту
Вместе с тобой. Или без.
Пиво из горлышка пили бы оба –
Надо ж ломать политес,
И я швырял бы бутылки в сугробы
Вместе с тобой. Или без.
Грёзам своим я готовлю узду –
Тяжек у школьника крест,
Через минуту я в школу войду
Вместе с тобой. Или без.
Как надоело долдонить азы!
Скучен учебный процесс.
Чую, мне двойка сегодня грозит.
С минусом.
Или без...
2000 год
ПОДВОДНЫЙ ФЛАГ ВЕСНЫ
Лист из контрольной выну –
Пусть мой исписанный ялик
В вешнем потоке растает.
И все платки носовые,
Что мы зимой потеряли,
Эти ручьи отстирают.
Смоются злости и боли,
Память о подлых и ласковых,
Пятна слезинковой соли,
Пятна простуд и насморков.
Смоют с души обиды,
Зимних злословий мозаику,
Мыслей нечистых кашу…
И мой платок отмытый
Клетчатому кораблику
Флагом подводным машет…
Март 2000 год
* * *
Что такое, в самом деле!
Третий месяц льют капели,
И метели налетели,
А весна застряла гдето.
Будет лето?
Нет ответа…
Весна 1996 года
ДОЖИВЕМ ДО ХОРОШЕГО
ПОНЕДЕЛЬНИКА
Нынче кроток закат
в дымке палеворозовой,
Значит, день будет завтра
безветренным, теплым,
И на окнах вверху обнажаются стекла,
Словно ктото свернул на них
шторы морозные.
Значит, день будет завтра
удачным и длинным,
И контрольную физик, наверно, отменит,
Ты ко мне подойдешь
на большой перемене,
И вернемся домой мы до сумерек синих.
Пусть счастливым я завтра
вскочу спозаранку,
Будут люди смотреть
друг на друга с любовью,
Воробьи под окном наедятся овсянкой,
И никто не умрет
в нашем снежном Тамбове.
2000 год
ВЕРНИСАЖ
Богема пила, в миски вилки совала,
Фуршет потамбовски – грибки и капуста,
А ты в уголке мандарином играла
С лицом Несмеяны иль Девицыгрусти.
Хотел подойти, но стеснялся вначале
И не в унисон с остальными гостями
Хлебал минералку. Мы оба молчали,
Но спорила мэтров толпа между нами.
Они говорили о роли искусства,
В полотнах великих искали изъяны.
И бились во мне всё сумбурнее чувства,
И было печальным лицо Несмеяны.
На наши вопросы не дали ответа,
От реплик от их мы смущались, как дети.
Мы были детьми уходящего века,
Но юностью нового тысячелетья.
Январь 2000 года
2000
Две тысячи. Нули. Начало всех начал…
И кажется, что жизнь начнётся заново.
Передо мною уползает занавес
И через миг откроет новый зал.
Там будут сотни глаз, а я один
Пред ними стану плакать и смеяться,
Как Гамлет, как Пьеро, как Арлекин…
Я выпью чашу горькую паяца,
Как все поэты. Жить нам на виду –
Таков судьбы неписаный закон.
Что будет с нами в нулевом году?
Тревожен он,
хрустальных рюмок звон…
31 декабря 1999 года
ПОЧТИ СОНЕТ
Бессмысленно завидовать врагам.
Пусть будут у них тачки и квартиры,
И золотом отделаны сортиры,
Но мелким они молятся богам –
Бессмысленно завидовать врагам.
Бессмысленно завидовать друзьям –
В успехах их есть и твоя заслуга,
Нам трудно спорить с миром
друг без друга,
Не плача, не язвя и не дерзя –
Бессмысленно завидовать друзьям.
Бессмысленно завидовать другим
И быть рабом несбыточных желаний,
Ведь всё равно ты поздно или рано
Уйдёшь из мира, как пришёл. Нагим.
Бессмысленно завидовать другим.
Но зависть острая меня берёт,
Когда я вижу ласточек полёт.
Август 2000 года
ПЕРЕРОСТОК
Подрасту
в высоту,
Стану метра под два,
Не увижу
уже,
Как роснится трава.
Как по стеблям травин
Вертикальной тропою
Побредут муравьи
К лепесткам – к водопою.
Стану сверху смотреть
На своих на родных:
Мне – расти, им стареть,
Что мне дела до них?
Посмотрю свысока
На себя самого я –
Чудака, простака:
«Ты не Блок и не Гойя,
Ты ведь лох из лохов,
И ты вырос в глуши –
Не пиши ты стихов
И картин не пиши,
Не высовывайся, не позорься,
Лучше в жизни попробуй устройся».
Подрасту в высоту,
Проскочу потолок,
Стану очень высок,
Стану очень жесток,
И в своей высоте
Одинок… Одинок…
Тяжесть
сердца остывшего
Не под силу мне вынести,
Пусть не буду я выше
метра семидесяти.
2000 год
ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ АНТОЛОГИИ
МОЛОДЫХ ПОЭТОВ 90$Х
Не хочу сочинять я о гнили,
О фекальных наростах отвесных,
Не хочу я писать о могиле
И о призраках бестелесных.
Не хочу говорить о войне я
И о грузах «двести» и «триста»,
И как склоны у гор краснеют,
И как вороны празднуют тризну.
Я хочу захлебнуться от света
И от облака снежной полоски,
Я хочу пробежаться раздетым
По пескам на карьерах Покровских.
Я хочу задохнуться от ветра,
От высокого неба бескрайнего
И писать о земле этой светлой
Только с Авелями, без Каинов...
2000 год
ОТЦУ
За что меня отец возненавидел?
Ведь он меня почти что и не видел,
И уж ничем его я не обидел,
Когда в утробе матери сидел…
Ах, мама с папой! Как мне не стараться,
Я всё равно не в силах разобраться
В конфликте двух характеров и тел.
К полусиротству я привык, как к факту –
В роду мужская разорвалась нить…
Но не купить мне даже погремушки,
Пластмассовой, копеечной игрушки,
Леденчика, чтоб в детстве мог бы фантик
Я, как подарок от отца, хранить.
Просил, чтоб мы не бередили душу,
И чтоб не нарушали мы покой,
Об алиментах не хотел и слушать…
Мне не понять такого равнодушья
И запредельной жадности такой.
Пусть не смогу его в толпе узнать я –
Мне от отца не нужно ничего.
Он не раскроет мне свои объятья,
И я не распахну свои объятья,
Но на себе ношу я, как проклятье,
Его лицо и отчество его.
2000 год
СТЕКЛЯННАЯ ПРИЗМА
На душе снова раны,
Только слёз уже нет,
Пирамидкой стеклянной
Преломляю я свет.
Преломляю обиды –
Получается грусть,
Преломляю либидо –
Быть свободным стремлюсь.
Сколько грязного в жизни!
Но когда пропустить
Сквозь сознания призму –
Можно многих простить.
Преломляю проклятья –
Излучаю молитву,
Словно в детстве опять я
И с душою открытой.
Преломляю отчаянье,
И уже много лет
В строчки,
в рифмы запаянный
Пробивается свет.
2000 год
МИТИНГ
Птицы летают над серым вождём,
Мокнут плакаты под мелким дождём.
Что мы столпились?
Чего мы здесь ждём?
Мокрых фигурок жалобный вид,
На парапете стакан недопит,
А на трибуне оратор вопит.
Что тут кричать – все слова уже сказаны.
Пальцы гуашью у всех перемазаны,
Красной гуашью пальцы измазаны...
1998 год
САМОДИАГНОЗ
Теперь диагноз ясен: я поэт,
И никуда от этого не деться,
И рифмы лезут в голову мне с детства,
С какихнибудь несчастных двухтрёх лет,
Когда впервые пробежал мороз
по кожице,
Рванулась к ручке мамина рука...
Так у меня родилась первая строка:
«Ну и рожица у «Запорожица!»
Как ни печально, видно, я поэт,
Хоть не пишу стихов уже полгода,
Но торможусь от красок небосвода,
И, как вино, пьянит закатный свет.
И я хватаю масло иль пастель
И мучаюсь в бессилье воссоздать их,
Пока не получу шлепок... тот... сзади –
Сигнальчик, что давно пора в постель.
Диагноз окончательный – поэт.
И, как поэт, непризнанный, гонимый,
Меня ребята дразнят с ранних лет,
И не могу я больше спорить с ними,
Доказывать, что можно жить как я,
И что не стыдно быть сентиментальным,
Что человек любой – такая тайна –
Не разгадать ни жёнам, ни друзьям.
Поэтом только тот и может стать,
Кто о свободе с ранних лет мечтает,
Когда же он всего один из стаи –
Другие будут за него решать.
Поэт же без свободы – рифмоплёт,
И я, простите, не из вашей стаи,
Не так, как вы, я мыслю и страдаю,
Не так, как вы, губами снег хватаю,
И до сих пор я по ночам летаю,
И никого я не беру в полёт.
Но если тот, кто здесь меня читает,
Лететь захочет – там меня найдёт...
Лето 1999 год
Этот сборник был готов и даже сверстан почти
шесть лет назад. В него вошли стихи и рисунки,
сделанные Антоном Веселовским с 11 до 16 лет –
творчество подростка, во многом еще неумелое, но
искреннее. Книгу ждали его ровесники, спрашива
ли о ней в письмах, особенно много появлялось та
ких вопросов после публикаций стихов Антона в
местной прессе. Но взрослые, от которых зависела
судьба этого издания, не торопились, и дело не по
шло дальше обещаний. Пусть это останется на их
совести.
В результате первый, еще школьный сборник
поэта выходит, когда Антон учится на 4 курсе уни
верситета и уже вступил в Союз писателей России.
Но лучше поздно, чем никогда. И нынешним под
росткам наверняка будут близки многие эти стихи.
Ведь в них с ребятами говорит не взрослый, а та
кой же, как они, мальчик, для которого школа и
«гнездо», откуда страшно вылетать, и место, сим
волизирующее «начало бесправия». И в первых
влюбленностях он понимает лучше нас, взрослых,
и в детских обидах. Дадим же ему слово.
ИММУНИТЕТ
В волны Леты кануло лето,
И свалились бронхиты, ангины…
У меня нет иммунитета,
Без него я, наверное, сгину.
Ни одной примитивной заразы
Пропустить не сумел я ни разу,
Да при этом, – судьба моя, видно, –
Нет иммунной защиты к обидам.
От насмешек на сердце раны,
Там они как занозы застрянут.
От капризов девчонок немею,
Но других обижать не умею.
Не могу при рассказах о войнах
Я дремать, ухмыляясь тупо,
Не могу я, как все, спокойно
В телевизоре видеть трупы.
А ребята и девочки тоже
Меня дразнят «Мальчик без кожи».
Как же с болью мне жить постоянно,
Коль я весь, как открытая рана?
Ни на что не давая ответ,
За окном разрыдалась стихия.
Если был бы иммунитет,
Не писал бы сейчас стихи я.
Осень 1997 год
ДВОРНИКИ
До весны просидел я затворником
И теперь, убежав от мамы,
Я смотрю, как решительно дворники
Добивают зиму ломами.
К нам доносит ветер порывами
Запах снега, дымка и ментола,
И, как мартовский лось, призывно,
Из машины ревет магнитола.
Я стою, словно жду когото,
И немножечко мне завидно:
Как прекрасна эта работа –
Убирать из города зиму.
Март 1997 года
СКЕЛЕТ
Освещённая розовым светом
На заре уходящего дня
Вот опять ты сидишь за мольбертом,
И опять далеко от меня.
И уже представляю я зримо,
Как бы в красках твой сделал портрет,
Но заданием неотвратимым
Перед нами маячит скелет.
Размечаю я кости и ною,
И никак не могу я понять:
Раз сейчас так прекрасно живое,
Почему надо смерть рисовать?
1997 год
НА КОРТОЧКАХ
Опять стоите полукругом
И курите в сырую тьму.
Зачем вы ходите друг к другу,
Чтобы торчать так?
Не пойму…
Зачем смеётесь вы надсадно,
Прохожим шутки отпуская,
Зачем вы ходите нескладно,
Расхлябано?
Не понимаю…
Сейчас по телеку «Коломбо»,
На книжках марсианок рожи,
Но фильмы вам уже обломны
И книги вам обломны тоже.
Всё по фигу.
Но взгляды ваши
Нетнет косят туда, где странно
Сидят на корточках папаши
И делят водку по стаканам.
Они когдато мир увидели,
Как вы, бесцветным,
в клубах пыли,
Потом тюрьма и вытрезвители
Их к этой позе приучили.
Но подойдет и ваша очередь,
И через месяц, день иль час
Вы тоже сядете на корточки
И разольете в первый раз.
Закон есть в человечьей стае
Неотвратимый, словно смерть:
Кто свысока на мир взирает,
Тот будет с корточек смотреть.
Декабрь 1997 г.
ПУШКИНСКИЙ ГОД
В Москве – асфальтовой Сахаре
Я это лето проводил
И часто на Тверском бульваре
С поэтом бронзовым шутил.
Твердил, мол, выдумка поэта,
Что «наше северное лето –
Карикатура южных зим».
Зимой плюс 37 в тени
В каких широтах, объясни?
Я будто грезил наяву:
Поэт склонял свою главу
И в мареве чутьчуть качался –
Со мною, видно, соглашался.
И я сползал опять в метро,
В его прохладное нутро,
И до Калужской до заставы
Колёса повторяли в такт,
Что чейто дядя не дурак,
Коль уважать себя заставил.
Когда на роликах скакал
По всяким выбоинам, ямам,
Я тоже чтото повторял
Его четырёхстопным ямбом,
Своим четырёхстопным ямбом…
Я это лето не забуду:
Сиянье разноцветных ламп,
Жара, четырёхстопный ямб
И профиль Пушкина повсюду.
Июль 1999 года.
ЗНАКОМОЙ
Ты такая, как все, равнодушная,
Никогда ты меня не поймешь.
Не поймёшь, почему я слушаю,
Как по лужам шатается дождь.
Почему так стараюсь запомнить
Я пейзаж на морозном стекле,
Словно в этом узоре оконном
Для меня есть особый секрет.
Почему я вдыхаю всей грудью
Запах леса, бензина и пыли…
Не поймут меня взрослые люди,
Хоть, наверно, такими же были.
Январь 1997 года
МУЗА
Вот опять порошки и кровать,
И маячит угроза больницы…
Ну а чтобы стихи написать,
Мне в когонибудь нужно влюбиться.
Я глаза закрываю, и мне
Снова видишься ты в полусне,
Муза в юбке короткой торчком
И с распухшим от книг рюкзачком.
И сливаются в строчки слова,
Как вокруг зеленеет трава,
Мы с тобою идем по мосту…
И бутонами рифмы растут.
Снег нападает, снова растает,
Нас по свету судьба разбросает,
Я уеду в далёкие страны
И стихи сочинять перестану.
У тебя же пойдут малыши,
Крепко свяжут семейные узы,
Только помни
в глубинах души,
Что была ты
и можешь быть Музой.
Январь 1998 года
РОМАШКИ
Бесстыжий взгляд ромашек у дороги
Мне обещал всю правду рассказать,
И я смотрел в их желтые глаза,
Ресницы белые ронял под ноги,
И бормотал, мол, плюнет, поцелует…
И каждая ромашка мне врала.
Ощипывая пленницу другую,
Со мною рядом девочка брела.
За летний день сгоревшие, уставшие
(На разговоры не хватило силы),
Мы шли и новые ромашки спрашивали,
Но ни о чем друг друга не спросили.
1997 год
ВЕНЕРА
Девочки, как Света и как Лера,
Жили в Греции во время оно
И похоже были на Венеру,
Как я сам сейчас на Аполлона.
Руки, ноги длинные торчали,
Из хитонов быстро вырастали,
Проводили время на причале,
И не думали о пьедестале.
Но промчалось быстро детство звонкое,
И у Алесандра иль Лисиппа
Взобралась на подиум девчонка,
Словно вправду снизошла с Олимпа.
Белоснежный мрамор словно ожил –
Скульптору и слава, и успех…
И без рук, и в новой эре сможет
Быть она опять прекрасней всех.
В Лувре, в самом знаменитом зале,
Чуть с насмешкой глядя на людей,
Вновь она стоит на пьедестале,
Не стесняясь наготы своей.
…Мы растем недружными и нервными,
Часто ждем от жизни тумака.
Может быть, мы учимся с Венерами,
Только вот не видим их пока.
1997 год
ЛОРЕЛЯЯ
С именем твоим я вспоминаю
Имя златовласой Лореляи,
Что на Рейне несколько веков
Соблазняла юных рыбаков.
Золотые волосы заметив,
Забывали обо всем на свете
Юноши и лодки направляли
К той скале, где пела Лореляя.
А ведь знал на Рейне весь народ:
Под скалой под той водоворот…
Позабыв о страшной глубине,
Находили смерть они на дне.
Именем ты с Лореляей схожа,
Те же волосы и та же кожа.
…По воде опять идут круги…
Боже, не поддаться помоги!
1997 год
* * *
Едут здания и лица.
Что ж, прощай Тамбов!
Скоро город превратится
В кучку огоньков.
Утихает понемногу
Отъездной мандраж,
Залезаю я на полку,
На второй этаж.
Вот уже и трем вокзалам
Поезд прокричал.
Помню всё, что ты сказала,
И как я молчал…
1997 год
ТЕТРАДЬ ПО БИОЛОГИИ
Передо мною тетрадь твоя, Лера,
Переписывать надо.
И рисую я схему хлореллы
И хламидомонады.
Только вместо деленья бесполого,
Гамет и зигот
Вновь я вижу глаза бедовые
И смеющийся рот.
Осень 1996 года
$ЕТ И $ОТ
«Меня ты любишь или нет?»
Что я могу сказать в ответ?
Что мне всего двенадцать лет
И я почти не видел свет?
Что я устал, как старый дед,
За этот за учебный год?
А девочка стоит и ждёт,
Когда скажу я «да» иль «нет»…
Я улыбнусь, махну: «Привет!
Пора домой, полно забот».
И я уйду за поворот.
А девочка стоит и ждёт…
1996 год
МОЛОЧНЫЙ ЗУБ
Мне приснилось во сне,
будто выпал один из зубов,
Потеряю я друга теперь,
по народным приметам.
Я давно бы забыл
этот самый нелепый из снов,
Но тебя потерял
и сжимаюсь при мысли об этом.
Вот лежит на ладони
один из молочных зубов,
Скоро вырастет новый –
его я уже ощущаю.
Это выпала первая,
очень больная любовь…
Будет в жизни ещё,
но она уже будет другая.
1997 год
ПАСТОРАЛЬ
Там, где Тамбов переходит в село,
Деревце тоненькое росло.
Я к нему велосипед прислонил,
Ехать не было сил.
Ты у калитки стояла с другим –
Перед глазами поплыли круги,
И доносились обрывки вранья –
Всё про меня…
В горле комок – ни глотнуть, ни вздохнуть,
Как тут продолжишь путь?
Только берёзка, жалея меня,
Сбросила листья – горстку огня.
Вроде стоял я уже не один,
В горле комок проходил.
И целовал я берёзкину грудь,
Раз уж тебя не вернуть…
Сентябрь 2000 года
SPITZSOMMER
Под грушей столик и кровать,
Клубники перезрелой блюдце,
И если долго постоять,
Следы в асфальте остаются.
На кривоногом старом стуле
Спит кот, на солнце разогретый…
Какое счастье жить в июле!
Шпитцзоммер – иль вершина лета.
Июль 1997 года
* * *
В августе солнце ярится, как львица,
Душный полуденный зной.
В теплой воде отражаются лица
Наши с тобой.
* * *
Июнь. У неба цвет густойгустой.
Ультрамарин. И дымка серебрянкой.
И кажется, что там, среди кустов,
Беседует Спаситель с самарянкой.
ЛЕТНИЙ ДОЖДЬ
В горле горечи ком – сплюну,
Не хочу брать греха в душу.
В недостроенной кухоньке сплю я
На продавленной раскладушке.
Старый клён мне ветвями машет,
Тёплый дождь за окном хлещет.
Что поссорились мы – не страшно,
Летом всё переносится легче.
2000 год
* * *
Я проснулся утром рано,
Еле тлел рассвет.
Не течёт вода из крана
И отключен свет.
Я залез под одеяло –
Скучно пробужденье.
Буду сон смотреть с начала,
С самого рожденья.
1997 год
НА ПЛЯЖЕ
Девушки бросали в нас песком
И в воде хватали нас за ласты,
Я перед знакомым пареньком
Смачно о своих победах хвастал.
Марево над пляжем колыхалось,
Всё казалось зыбким и неверным.
Ни на что мы больше не решались –
В комплексах запутались, наверно…
Август 2000 года
МЕТРО В КОНЦЕ ИЮЛЯ
...А люди качались колёсам в такт,
Пот вытирали со лбов...
В душной Москве уставал я так,
Что сердце сжималось,
словно в тисках,
И слово одно стучало в висках:
«Тамбов. Я хочу в Тамбов».
Там окуни плещутся в ласковой речке,
Мостами на воду ложатся тени,
Там бабочки будут садиться на плечи,
Если цветную майку наденешь.
Там важно выходят к тебе из кустов
Утки с выводками утят...
Не только Насыров хочет в Тамбов,
Другие тоже хотят.
Но метровагоны туда не идут,
В плацкартный билетов нету,
И мне ещё долго слоняться тут
И помнить друзей, что в Тамбове ждут...
Пломбиром растаяло лето...
2000 год
ПУСТОЙ ПЛЯЖ
Тот пляж и вроде бы не тот,
Махну ему с моста.
Уже нас ждёт
учебный год,
Как поданный состав.
И вместо замков из песка
И спиннинга с добычей
Нас ждёт линялая доска
С задачкой необычной.
Прощай, поездок суета
И встречи у ограды!
Ждёт теорема Виета
И числа Авогадро.
И ждёт английский нас язык,
«Good buy!», – мы лету скажем.
…Лишь вертолётик стрекозы
Кружит над детским пляжем.
2000 год
* * *
Меня тепличным назвала ты,
А я подумал и примолк:
Хоть на штанах моих заплаты,
Но я – изысканный цветок.
Друг друга мы не понимаем,
Ведь среди взрослых и детей
Ты – как ромашка полевая,
А я – из рода орхидей.
1997 год
НЕЗНАКОМКА – 2
Лает пёс мой всю ночь напролёт.
С детства так мы его воспитали:
Если ктото к дверям подойдёт,
Он хозяевам сразу сигналит.
Только пусто сейчас у дверей,
А в кустах возле спальни моей
Чуть белеет короткое платье.
Кто стоит там,
хотел бы узнать я…
Июль 2000 года
НЕЗНАКОМКА
Вот опять ты одна,
И опять ты грустна,
Медлишь, грязную обувь снимая.
Я назло бы судьбе
Подошел бы к тебе,
Но я имени даже не знаю.
Мы в двух школах встречаемся
часто с тобой,
Чуть заметно кивнём на бегу,
И шумящей толпой
Нас уносит домой
Так, что слова сказать не могу.
Я застрял в своих комплексах,
словно в трясине,
И не знаю, как справиться мне…
Видно только во сне
Я с тобой буду смел –
Подойду и узнаю имя.
Октябрь 1997 года
ЛЕРЕ
Лера, это совсем не просто –
Стихи сочинять в ночи.
Будь другой я силы и роста,
Я бы лучше грузил кирпичи.
Но раз бицепсов Бог мне не дал,
Буду краски и рифмы мучить,
И, надеюсь, поможет мне небо
Делать это всё лучше и лучше.
1996 год
КАТЕ
Катя, скоро ты станешь дама,
Да такая, что ахнут люди,
Будешь выше и шире, чем мама,
И сильнее, чем папа, будешь.
Будет голос надменным и грозным,
Горы краски на этом личике.
И стараюсь, пока не поздно,
Я запомнить твои косички.
1996 год
СВЕТЕ
Знаю, Света, что ты не ребёнок.
Неужели не видят люди,
Что вот этот гадкий утёнок
Очень скоро лебедем будет?
И когда белоснежною птицей
Улетишь из родного Тамбова,
Напиши мне изза границы,
Может, там мы увидимся снова.
1996 год
НАСТЕ
Пахнет солнцем твоё имя, Настя,
Пахнет яблоком, и персиком, и сливой,
И оно рифмуется со счастьем,
Значит, будешь в жизни ты счастливой.
Только не простоё имя Настя,
И хочу сказать тебе, как другу,
Раз оно рифмуется с ненастьем,
Ты узнаешь и дожди, и вьюгу.
Будут в жизни счастье и ненастье,
Будут неудачи и успех,
И любовь, и дружба будут, Настя,
Как у всех.
1999 год
* * *
Мой интерес к тебе угас –
Меня ты слушаешь вполуха,
Да и в названии «Парнас»
Тебе всё слышится «порнуха».
* * *
Женщины не слабый пол, а сильный.
И понял, поразмыслив, окончательно я:
Они есть – основная половина,
А мы лишь – половина вспомогательная.
* * *
Спорить с вами, девчонки, бессилен я.
Вы – деревья, а я – осока.
Просто Света слишком красивая,
Просто Саша слишком высокая.
ЗОЛОТЫЕ ОБЪЯТЬЯ ОСЕНИ
Не идут у меня дела,
Пропускаю школу опять я –
Это осень меня приняла
В золотые свои объятья.
Ухожу я в заречный парк
Иль брожу по знакомым скверам,
Не могу надышаться никак
Терпким, с лёгкой перчинкой,
ветром.
Шевелится листва у берёз
И фасад обветшалый лижет.
И соседки вздёрнутый нос
Я сейчас поиному вижу.
Но схватить не могу на холсте
Эти кроны и эти лица:
Час – и краски уже не те,
Два – и солнце за дом садится.
Я иду возбуждённый и злой,
И счастливый, и недовольный,
Но на лавочках и у пивной
Старики, как всегда, спокойны.
Пьют мужчины, цены кляня,
И девчонки болтают о платьях…
Одного, видно, только меня
Держит осень в своих объятьях.
Сентябрь 2000 года
ОСЕННЯЯ ИСПОВЕДАЛЬНЯ
Листва облетала, шуршала, ругала
Меня за мою нетерпимость к другим.
Я камушки в воду швырял, как попало,
От них расходились тугие круги.
Так каждый поступок,
с чуть слышимым плеском
Пропал, но круги ещё долго видны.
В пруду головами качают всем лесом
Берёзы и клёны. И чувство вины
От их осужденья становится светлым,
Как в исповедь Богом отпущенный грех.
Грешили мы много весною и летом,
А осень теперь исповедует всех.
Октябрь 2000 года.
ГОРОД В ОСЕНИ
И лимонные листья берёз,
И осиновые – цвета крови –
Задают мне один вопрос:
Что, москвич, ты нашёл в Тамбове?
Как ответить на это гордо мне,
Если вы меня тоже спросите?
Потому что в Москве осень в городе,
А в Тамбове у нас – город в осени.
Октябрь 2000 года
* * *
Старый пруд стал прозрачен и илист –
И под воду осень приходит.
Зимородки в траве появились –
Говорят, к холодной погоде.
А среди покрасневших осин
Дятел тянет морзянки нить,
Словно просит, как я просил,
Бога лето немного продлить
Октябрь 2000 года.
* * *
Я теперь вижу резче,
Что случилось меж нами.
Пусть всё осень захлещет
Проливными дождями,
Занесет пусть порошею,
Снегом сердце остудит,
Даже очень хорошее
Вспоминаться не будет.
Порастет всё уныло
То ль быльем, то ли небылью…
А что собственно было?
Ничегото и не было…
Октябрь 2000 года
* * *
От осеннего дня устав,
Я не знаю, прав иль не прав.
А права ты иль не права,
Знает лес и лесная трава.
Сентябрь 2000 года
1$Е СЕНТЯБРЯ
Хмель, которым увит плетень,
Пожелтел, словно лето отбросили.
Этот тёплый солнечный день
Означает начало осени.
И синицы осенний зов
У подъезда школьного здания
Означает подход холодов
И всеобщего увядания.
Лестниц тридцать одна ступень,
Снова школьные куртки и платья –
Этот теплый солнечный день
Означает начало занятий.
Мне теперь не подняться с колен,
Моё «я» на чердак отправили…
Этот теплый солнечный день
Означает начало бесправия…
12 сентября 2000 года
ВЕЧЕРНИЕ КОСТРЫ
Георгины лежат вверх корнями,
А две кучи листвы у берёз
Прижимают лопаты с граблями,
Чтобы ветер листки не разнёс.
Черенки их сложились крестами
Инквизиторскими – на костёр!
И закат, как судья, над листами
Пурпур мантии распростёр.
Это лето на листьях кленовых
Записало своё бытиё,
Лету дали свободу слова,
А теперь сжигают её.
Каждый день – дым и кучка пепла
В поседевшей наутро траве.
А синица опять запела
О вечернем аутодафе.
Каждый день мы сгребаем их грудами –
Листья, ветки и травы разные,
Каждый день мы сжигаем их грубо
И не видим признаков казни.
Пёс мой, Клинтон, мосол свой ест,
Прямо в ноги мне тычет его.
Слишком рано
поставлен крест
На лете двухтысячного.
Октябрь 2000 года
ПОПРОСИТЬ ПРОЩЕНЬЯ
Мой приятель часто похваляется,
Что с рожденья никогда не извиняется.
Ну а мне при этом вспоминается
Чукча, что вовек не умывается.
Извиниться, попросить прощенья –
То же, что с души очистить грязь,
И поступков собственных стыдясь,
Испытать блаженство очищенья.
Обижаться может и свинья,
Тигры месть готовят целый век,
Но всем сердцем осудить себя –
Это может только человек.
Друг меня ударил, но жалею
Я его – он в злобной скорлупе
Свой костер обид сложить успел,
И обломки дружбы жарко тлеют.
Как с такой звериной жаждой мщенья
Жить ему придется средь людей?
Подойду и попрошу прощения,
Хоть не вижу я вины своей.
Мы пойдем из школы, как обычно,
Я прочту в дороге этот стих.
Я христианин, а не язычник,
Мне не стыдно быть
добрей других.
1996 год
ДРЕВО ШКОЛЫ
Тополя скоро будут голы,
Ветер гонит по лужам листки,
И, как листья, от деревашколы
Разлетаются ученики.
Разноцветные куртки и платья
Промелькнут и исчезнут снова.
Вот летит красный листик Кати,
Вот коричневый – Рыбакова.
Утром небо опять нахмурится,
Но, природе листа вопреки,
По соседним слетаются улицам
К древу школы ученики.
И опять, зевая и куксясь,
Я иду, как всегда, одинок.
В синей шапке и синей куртке
Очень синий, озябший листок.
Этот путь вновь и вновь повторится,
Но однажды, слетев навсегда,
Мы, как листья или как птицы,
Поутру не вернемся сюда.
Будут в жизни столицы и села,
Иноземные города,
Но родное деревошколу
Не забудут листки никогда.
1997 год
СТРИЖОНОК
Покраснела рябина до срока,
Значит, ранняя будет зима.
И стрижи плачут в небе высоком,
Покидая родные дома.
А стрижонок, родившийся в мае
Над окошком школы моей
Так не хочет лететь –
он не знает
Про красоты южных морей
И про страны,
где вечное лето,
Где цветы
и тропический лес,
И не верит стрижонок, что гдето
Ему будет лучше, чем здесь
Но когда бузина развернётся,
Сонтравой засинеет дол,
Наш стрижонок
из странствий вернётся
И над школой построит гнездо.
Он увидит, как мы соберёмся
На широком школьном дворе
И в последний раз улыбнёмся
Подрастающей детворе.
Как нам тоже лететь неохота!
Только спорить с судьбою нельзя…
Я пытаюсь увидеть сквозь годы,
Что же будет с нами, друзья?
Верю, школа всех соберёт,
Станем матери и отцы,
Здесь, за партами, наши птенцы,
И стрижей молодых полёт…
2000 год
ВЪЕЗЖАЕМ В ЗИМУ
Снег идёт.
Чтото в гости к нам поздно он,
Но за час уже всё замело.
Бесконечным товарным поездом
Нынче в зиму въезжает село.
Будут станции и перегоны,
Дни в дремоте, а ночи без сна,
Но когданибудь в нашем вагоне
Мы прибудем к вокзалу «Весна».
2000 год
ЧЁРНОЕ УТРО
Чёрное утро, мороз, фонари,
Еле иду в пелене недосыпа.
Третью неделю встаю до зари,
Словно песок мне под веки насыпан.
Сотни заданий – болит голова,
Глупых программ непосильное бремя.
Что же за умник придумал слова:
Детство, мол, самое лучшее время?
Декабрь 2000 г.
С ТОБОЙ И БЕЗ ТЕБЯ
Снежные, мягкие ветки кустов,
Город, как сказочный лес,
И по нему побродить я готов
Вместе с тобой. Или без.
Чтобы увидеть его красоту,
Я бы на крышу залез,
Или стоял бы сейчас на мосту
Вместе с тобой. Или без.
Пиво из горлышка пили бы оба –
Надо ж ломать политес,
И я швырял бы бутылки в сугробы
Вместе с тобой. Или без.
Грёзам своим я готовлю узду –
Тяжек у школьника крест,
Через минуту я в школу войду
Вместе с тобой. Или без.
Как надоело долдонить азы!
Скучен учебный процесс.
Чую, мне двойка сегодня грозит.
С минусом.
Или без...
2000 год
ПОДВОДНЫЙ ФЛАГ ВЕСНЫ
Лист из контрольной выну –
Пусть мой исписанный ялик
В вешнем потоке растает.
И все платки носовые,
Что мы зимой потеряли,
Эти ручьи отстирают.
Смоются злости и боли,
Память о подлых и ласковых,
Пятна слезинковой соли,
Пятна простуд и насморков.
Смоют с души обиды,
Зимних злословий мозаику,
Мыслей нечистых кашу…
И мой платок отмытый
Клетчатому кораблику
Флагом подводным машет…
Март 2000 год
* * *
Что такое, в самом деле!
Третий месяц льют капели,
И метели налетели,
А весна застряла гдето.
Будет лето?
Нет ответа…
Весна 1996 года
ДОЖИВЕМ ДО ХОРОШЕГО
ПОНЕДЕЛЬНИКА
Нынче кроток закат
в дымке палеворозовой,
Значит, день будет завтра
безветренным, теплым,
И на окнах вверху обнажаются стекла,
Словно ктото свернул на них
шторы морозные.
Значит, день будет завтра
удачным и длинным,
И контрольную физик, наверно, отменит,
Ты ко мне подойдешь
на большой перемене,
И вернемся домой мы до сумерек синих.
Пусть счастливым я завтра
вскочу спозаранку,
Будут люди смотреть
друг на друга с любовью,
Воробьи под окном наедятся овсянкой,
И никто не умрет
в нашем снежном Тамбове.
2000 год
ВЕРНИСАЖ
Богема пила, в миски вилки совала,
Фуршет потамбовски – грибки и капуста,
А ты в уголке мандарином играла
С лицом Несмеяны иль Девицыгрусти.
Хотел подойти, но стеснялся вначале
И не в унисон с остальными гостями
Хлебал минералку. Мы оба молчали,
Но спорила мэтров толпа между нами.
Они говорили о роли искусства,
В полотнах великих искали изъяны.
И бились во мне всё сумбурнее чувства,
И было печальным лицо Несмеяны.
На наши вопросы не дали ответа,
От реплик от их мы смущались, как дети.
Мы были детьми уходящего века,
Но юностью нового тысячелетья.
Январь 2000 года
2000
Две тысячи. Нули. Начало всех начал…
И кажется, что жизнь начнётся заново.
Передо мною уползает занавес
И через миг откроет новый зал.
Там будут сотни глаз, а я один
Пред ними стану плакать и смеяться,
Как Гамлет, как Пьеро, как Арлекин…
Я выпью чашу горькую паяца,
Как все поэты. Жить нам на виду –
Таков судьбы неписаный закон.
Что будет с нами в нулевом году?
Тревожен он,
хрустальных рюмок звон…
31 декабря 1999 года
ПОЧТИ СОНЕТ
Бессмысленно завидовать врагам.
Пусть будут у них тачки и квартиры,
И золотом отделаны сортиры,
Но мелким они молятся богам –
Бессмысленно завидовать врагам.
Бессмысленно завидовать друзьям –
В успехах их есть и твоя заслуга,
Нам трудно спорить с миром
друг без друга,
Не плача, не язвя и не дерзя –
Бессмысленно завидовать друзьям.
Бессмысленно завидовать другим
И быть рабом несбыточных желаний,
Ведь всё равно ты поздно или рано
Уйдёшь из мира, как пришёл. Нагим.
Бессмысленно завидовать другим.
Но зависть острая меня берёт,
Когда я вижу ласточек полёт.
Август 2000 года
ПЕРЕРОСТОК
Подрасту
в высоту,
Стану метра под два,
Не увижу
уже,
Как роснится трава.
Как по стеблям травин
Вертикальной тропою
Побредут муравьи
К лепесткам – к водопою.
Стану сверху смотреть
На своих на родных:
Мне – расти, им стареть,
Что мне дела до них?
Посмотрю свысока
На себя самого я –
Чудака, простака:
«Ты не Блок и не Гойя,
Ты ведь лох из лохов,
И ты вырос в глуши –
Не пиши ты стихов
И картин не пиши,
Не высовывайся, не позорься,
Лучше в жизни попробуй устройся».
Подрасту в высоту,
Проскочу потолок,
Стану очень высок,
Стану очень жесток,
И в своей высоте
Одинок… Одинок…
Тяжесть
сердца остывшего
Не под силу мне вынести,
Пусть не буду я выше
метра семидесяти.
2000 год
ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ АНТОЛОГИИ
МОЛОДЫХ ПОЭТОВ 90$Х
Не хочу сочинять я о гнили,
О фекальных наростах отвесных,
Не хочу я писать о могиле
И о призраках бестелесных.
Не хочу говорить о войне я
И о грузах «двести» и «триста»,
И как склоны у гор краснеют,
И как вороны празднуют тризну.
Я хочу захлебнуться от света
И от облака снежной полоски,
Я хочу пробежаться раздетым
По пескам на карьерах Покровских.
Я хочу задохнуться от ветра,
От высокого неба бескрайнего
И писать о земле этой светлой
Только с Авелями, без Каинов...
2000 год
ОТЦУ
За что меня отец возненавидел?
Ведь он меня почти что и не видел,
И уж ничем его я не обидел,
Когда в утробе матери сидел…
Ах, мама с папой! Как мне не стараться,
Я всё равно не в силах разобраться
В конфликте двух характеров и тел.
К полусиротству я привык, как к факту –
В роду мужская разорвалась нить…
Но не купить мне даже погремушки,
Пластмассовой, копеечной игрушки,
Леденчика, чтоб в детстве мог бы фантик
Я, как подарок от отца, хранить.
Просил, чтоб мы не бередили душу,
И чтоб не нарушали мы покой,
Об алиментах не хотел и слушать…
Мне не понять такого равнодушья
И запредельной жадности такой.
Пусть не смогу его в толпе узнать я –
Мне от отца не нужно ничего.
Он не раскроет мне свои объятья,
И я не распахну свои объятья,
Но на себе ношу я, как проклятье,
Его лицо и отчество его.
2000 год
СТЕКЛЯННАЯ ПРИЗМА
На душе снова раны,
Только слёз уже нет,
Пирамидкой стеклянной
Преломляю я свет.
Преломляю обиды –
Получается грусть,
Преломляю либидо –
Быть свободным стремлюсь.
Сколько грязного в жизни!
Но когда пропустить
Сквозь сознания призму –
Можно многих простить.
Преломляю проклятья –
Излучаю молитву,
Словно в детстве опять я
И с душою открытой.
Преломляю отчаянье,
И уже много лет
В строчки,
в рифмы запаянный
Пробивается свет.
2000 год
МИТИНГ
Птицы летают над серым вождём,
Мокнут плакаты под мелким дождём.
Что мы столпились?
Чего мы здесь ждём?
Мокрых фигурок жалобный вид,
На парапете стакан недопит,
А на трибуне оратор вопит.
Что тут кричать – все слова уже сказаны.
Пальцы гуашью у всех перемазаны,
Красной гуашью пальцы измазаны...
1998 год
САМОДИАГНОЗ
Теперь диагноз ясен: я поэт,
И никуда от этого не деться,
И рифмы лезут в голову мне с детства,
С какихнибудь несчастных двухтрёх лет,
Когда впервые пробежал мороз
по кожице,
Рванулась к ручке мамина рука...
Так у меня родилась первая строка:
«Ну и рожица у «Запорожица!»
Как ни печально, видно, я поэт,
Хоть не пишу стихов уже полгода,
Но торможусь от красок небосвода,
И, как вино, пьянит закатный свет.
И я хватаю масло иль пастель
И мучаюсь в бессилье воссоздать их,
Пока не получу шлепок... тот... сзади –
Сигнальчик, что давно пора в постель.
Диагноз окончательный – поэт.
И, как поэт, непризнанный, гонимый,
Меня ребята дразнят с ранних лет,
И не могу я больше спорить с ними,
Доказывать, что можно жить как я,
И что не стыдно быть сентиментальным,
Что человек любой – такая тайна –
Не разгадать ни жёнам, ни друзьям.
Поэтом только тот и может стать,
Кто о свободе с ранних лет мечтает,
Когда же он всего один из стаи –
Другие будут за него решать.
Поэт же без свободы – рифмоплёт,
И я, простите, не из вашей стаи,
Не так, как вы, я мыслю и страдаю,
Не так, как вы, губами снег хватаю,
И до сих пор я по ночам летаю,
И никого я не беру в полёт.
Но если тот, кто здесь меня читает,
Лететь захочет – там меня найдёт...
Лето 1999 год
Этот сборник был готов и даже сверстан почти
шесть лет назад. В него вошли стихи и рисунки,
сделанные Антоном Веселовским с 11 до 16 лет –
творчество подростка, во многом еще неумелое, но
искреннее. Книгу ждали его ровесники, спрашива
ли о ней в письмах, особенно много появлялось та
ких вопросов после публикаций стихов Антона в
местной прессе. Но взрослые, от которых зависела
судьба этого издания, не торопились, и дело не по
шло дальше обещаний. Пусть это останется на их
совести.
В результате первый, еще школьный сборник
поэта выходит, когда Антон учится на 4 курсе уни
верситета и уже вступил в Союз писателей России.
Но лучше поздно, чем никогда. И нынешним под
росткам наверняка будут близки многие эти стихи.
Ведь в них с ребятами говорит не взрослый, а та
кой же, как они, мальчик, для которого школа и
«гнездо», откуда страшно вылетать, и место, сим
волизирующее «начало бесправия». И в первых
влюбленностях он понимает лучше нас, взрослых,
и в детских обидах. Дадим же ему слово.
