Город на Цне. – 1995. – 28 июля (№ 30). – с. 7.

Скоро исполнится 90 лет со дня совершения одного из самых известных террористических актов русского революционного движения – убийства советника Тамбовского губернского правления Луженовского молодой эсеркой Марией Спиридоновой.
О лидере эсеровской партии нашей землячке Марии Спиридоновой в последние годы тамбовские и центральные газеты писали немало. Но в её биографии остается ещё очень много знаков вопроса, – например, до сих пор так и не доказано достоверно, где и когда она скончалась. Причем официальную дату смерти, опубликованную в исторической энциклопедии – 1941 год – современные историки отодвигают почти на двадцать лет назад: всё больше фактов указывает на то, что она была убита в застенках в первой половине двадцатых годов.
О самой Спиридоновой мы знаем немного. И практически ничего не известно нам о тех, кто окружал её: о друзьях, родственниках. А ведь эти люди жили в нашем городе. Каково было им носить на себе печать «той самой Спиридоновой»! Узнать это нам помогут воспоминания Нины Семеновны Хлебниковой (недавно наш читатель имел возможность познакомиться с её историческими заметками «День Преображенья»).



Весна 1927 года. Скоро год, как я встала на учет на бирже труда, но результатов пока никаких. Мест нет. А если что-то появляется, устраивают своих – родственников, знакомых. Моя одноклассница, тоже получившая документы о праве преподавания в начальной школе, использовала все свои связи и вот теперь – ура! – работает... санитаркой в венерическом диспансере, промывает пораженные места у сифилитиков. Мне же и это недоступно.
И зачем только мучилась, долбила спецпредметы в классе «педуклона». Получить работу по этой специальности просто нереально.
Дома день ото дня всё труднее. Два брата уехали из Тамбова и живут теперь самостоятельно. Третий вот уже несколько месяцев не работает после тяжелейшего сердечного приступа. Мама пенсию не получает – ведь она не работала при Советской власти. И кому какое дело, что к моменту её установления в Тамбове мама была уже пенсионного возраста. Не работала – пенсия не положена. И точка.
Таким образом, мы вчетвером живём на зарплату сестры Раисы. Но велик ли заработок учительницы начальных классов?..
Трудно описать мою радость, когда Рая спросила меня: «Хочешь подработать немного? – И с улыбкой добавила: – Считай, что по специальности».
Она и раньше рассказывала о своих учениках братьях Власовых. Мальчики учились слабо, хотя в лени их нельзя было упрекнуть. Тихие, зажатые, они держались друг друга и словно чего-то боялись. Раиса занималась с ними дополнительно, но всё равно не надеялась, что они справятся с контрольными по математике. Своими опасениями она поделилась с их матерью, и та сама попросила Раису подыскать ребятам репетитора.
Власова и её муж были зубными врачами и хорошо зарабатывали, так что проблем с деньгами в семье не было. Но репетитору сразу было поставлено условие: заниматься с детьми только у них дома, чтобы они чувствовали себя свободнее и не зажимались, как в школе.
И вот я в доме Власовых на улице Семинарской. Старинная мебель, множество милых изящных вещичек. Всё чисто, со вкусом, но... Психологическая обстановка в семье просто ужасная, словно в соседней комнате лежит покойник или жильцы ждут нападения неведомых врагов. В чём конкретно это выражалось, трудно сказать. Приглушенные голоса детей и взрослых, все вздрагивают при стуке в дверь или сильном звуке на улице... Не только эти внешние признаки, но и сама атмосфера гнетущего, кожей ощутимого ужаса настолько поразила меня, что я в первый же день пристала к Раисе с расспросами, что же случилось в этой семье.
Рая долго отмалчивалась, потом взяла с меня слово, что я не проговорюсь, и открыла тайну. Оказывается, врач Власова была сестрой знаменитой Марии Спиридоновой.
Мне сразу стало всё ясно. Имена Савенкова, Спиридоновой и других известных эсеров тогда произносили шёпотом, оглядываясь по сторонам. А тут сестра той самой! Помню, я даже немного удивилась, что Власову ещё не арестовали, и в какую-то минуту почувствовала укол страха, что я вхожа в эту семью. Но юность любит опасности, да и заработок жалко терять. И я продолжала ходить на Семинарскую до конца учебного года.
Мальчики ко мне быстро привыкли, я старалась держаться с ними непринужденно, шутила, рассказывала всякие школьные истории (ведь сама была вчерашней школьницей), и потихоньку у нас установились дружеские отношения. А там и математика стала доходить до них легче, и задачки решались быстрее. Заканчивая год, ребята хорошо написали контрольные работы, а я получила вместе с благодарностью полный расчёт и на эти деньги купила свое первое нарядное платье.
После этого я ничего не слышала о семье врача Власовой. Мальчики больше не учились в 8-й школе, и их судьба мне неизвестна. Жаль, я сейчас даже забыла их имена. Может быть, семья переехала в другой город (Раиса говорила, они хотели этого, чтобы затеряться в нашей огромной стране), а может, случилось то, чего так боялись и дети и взрослые, и однажды в их дверь постучали...
Второй раз тень Марии Спиридоновой мелькнула передо мной, когда я как-то разговорилась со своей подругой и коллегой по педагогическому училищу Марией Петровной Виндряевской. Она была лет на пятнадцать старше меня и до революции успела не только окончить гимназию, но и Бестужевские курсы, и даже поработать преподавателем в школе.
Разговор зашел о гимназии и гимназистках. Мария Петровна усмехнулась на какие-то мои слова и сказала: «Не такие уж мы были тихони. Ведь Мария Спиридонова тоже из нашей гимназии. Помню, из-за её революционной деятельности нам всем было строго запрещено с ней общаться. Но однажды она вошла в коридор, и что тут началось! Мы все бросились к ней, обнимали её, целовали: «Маруся, Маруся, как ты? Мы тебя любим, тобой гордимся»...
А ведь это было ещё до того рокового выстрела в 1906 году, унесшего жизнь советника губернского правления Луженовского, после чего Спиридонова попала на Нерчинскую каторгу на целых одиннадцать лет.
Когда Виндряевская рассказала мне об этом, на дворе уже были шестидесятые годы. Но и тогда имя Спиридоновой старались не упоминать «во избежание». Помню, я даже удивилась, что Мария Петровна так смело заговорила об этом. Хотя сейчас думаю: что же было бояться пенсионерке вспоминать свои школьные годы? Да к тому же в период «оттепели»? Но, видно, крепко сидели в нас тогда уроки сталинского времени.
Да и в более поздние времена этот страх призраков замученных «врагов Советской власти» ещё давал о себе знать. Как-то раз в начале восьмидесятых моя дочь побывала в гостях и, придя домой, рассказала, что у хозяина дома бабушка была стоматологом и фамилия её Власова. Мне вспомнился мой первый заработок, и очень захотелось узнать, не та ли это Власова – сестра Спиридоновой. Я попросила дочь выяснить это, но она только покачала головой: нет, её знакомый – идеологический работник и никогда не признается в своём родстве с Марией Спиридоновой.
...А ведь это происходило менее пятнадцати лет назад. Уже давно не было ни Ленина, ни Сталина, ни Хрущева, и дорогой Леонид Ильич доживал свои последние месяцы, но большинство из нас ещё скрывало своё происхождение и боялось произносить запретные имена. Каким далеким нам это кажется сейчас! А ведь это было практически вчера...
Но не всех тамбовских эсеров постигла участь официальной ненависти и умолча­ния. Имена двух из них носит даже улица нашего города. Улица Катина и Кузнецова. Мало кто помнит сейчас, кем были эти люди. Да и в те, первые годы после революции, когда улица получила своё название, об этих молодых эсерах-террористах тамбовцы уже успели позабыть. Меня тогда много раз спрашивали бабы, как пройти на улицу Кати Кузнецовой (искали какое-то медицинское учреждение). Я интересовалась, кто же эта Катя, но в ответ они сами только пожимали плечами. У них, простых крестьянок и работниц, быстро стиралось в памяти, кем были Борис Васильев, Чичканов и прочие местные деятели, чьими именами названы наши улицы. А уж после смерти Катина и Кузнецова прошло столько лет! Не знаю, может, и меня не очень заинтересовала бы их судьба, но каждый раз, когда я слышу название этой улицы, перед глазами встает одна и та же картина.
Рынок. Кипит торговля, бабы наперебой расхваливают свой товар. Крик, шум, лошади, телеги, арбузы на соломе, мешки с картошкой. В стороне от этой толчеи прямо на земле расставлена глиняная посуда – незамысловатые кринки, кувшины, цветочные горшки. И между ними прямо на земле сидит старик-гончар. У него почему-то почти никогда не было покупателей. Он сидит один, сутулый, весь какой-то серый, пыльный, с печальными, потухшими глазами. Спокойный и обреченный. А мама мне тихонько говорит: «Это Катин. Сын у него тогда погиб, помнишь? Вместе с Кузнецовым. Так он, бедняга, с тех пор и не оправился...»
...Они делали свое дело. Они жертвовали своими жизнями, чтобы только убить врагов, и делали это хладнокровно, не жалея никого: стреляли, взрывали, шли на казнь, на каторгу с высоко поднятыми головами. Им было легко жить с их прямолинейной фанатичностью и легко умирать, переполняясь чувством собственного героизма. Но каково было их близким, которые не разделяли их убеждений, а просто любили их – своих детей, братьев, сестёр!
Как преподавателю литературы мне иногда приходилось давать ученикам темы сочинений о профессиональных революционерах. Требовали! И читая бойкие рассуждения о том, как прекрасно отдавать свою жизнь за светлое будущее человечества, я всегда вспоминала испуганные глазёнки племянников Спиридоновой и сидящего в пыли отца Катина. Я не могла рассказать о них своим ученикам. Я не могла тогда, в 30-с, 40-е, 50-е годы, сказать им, что человек, убивший своего идейного противника, уже никого не сделает счастливым.
А сейчас к тому же поняла, что эсеры развязали руки большевикам, что после эсеровского террора и красный террор воспринимался просто как продолжение классовой борьбы. И кровавый поток затопил страну...
Эх, девочки-гимназистки, не восхищаться вам надо было тогда героической Марусей, а учиться думать самим и учить думать таких, как она. И учиться не только ненавидеть, но и любить.